Пишет Слава Шадронов (_arlekin_) 2017-06-14 01:11:00
http://users.livejournal.com/-arlekin-/3605073.html"Снегурочка" Н.Римского-Корсакова в Большом, реж. Александр Титель, дир. Туган Сохиев
Сказочный сюжет, знакомая музыка - а к числу репертуарных хитов "Снегурочку" по состоянию текущей афиши не отнести, и вряд ли это случайно: "Сказку сегодня ставить трудно" - веско заметил Александр Титель перед пресс-показом. Самые продвинутые будут сравнивать премьеру Большого с парижским спектаклем Чернякова, а мне и сравнить не с чем - на чужие впечатления опираться нелепо, а стал перебирать собственные и, похоже, последней московской "Снегурочкой" на моей памяти была постановка в "Новой опере": сценическая версия сильно урезанной в объеме партитуры, выпущенная под дебютировавшую тогда в заглавной партии Марию Максакову, надолго в репертуаре театра не задержалась, да и не запомнилась ничем кроме того, что за публикации с похвалами в адрес Максаковой, выходившей на сцену Снегурочкой в сарафане и с накладной русой косой, журналистам неплохо платили. Максакова прославилась позднее и не как певица, а опера с тех пор в московских музыкальных театрах не шла. До этого Новая сцена Большого открывалась именно "Снегурочкой", но совсем уже давно, 15 лет назад, и дирижером-постановщиком выступал Николай Алексеев, на чьих концертах я буквально вырос - увы, ту "Снегурочку" я не застал и услышать не успел.
Давно не ставил в Большом и Александр Титель - каких только режиссеров не приглашали за последние годы, а Титель после "Чародейки" (и не сказать ведь чтоб совсем уж неудачной, просто какой-то невнятно половинчатой, оказавшейся малоубедительным компромиссом между "традиционной" и "современной" режиссурой, "большим стилем" и камерным психологизмом) вернулся лишь теперь. И вернулся после нескольких выдающихся работ у себя в театре им. Станиславского и Немировича-Данченко. При всем несходстве сюжетном и тематическом "Снегурочка" для него, насколько я могу судить по генеральной репетиции, продолжает обозначившуюся в творчестве Тителя "Войной и миром", затем "Хованщиной" и "Пиковой дамой" в МАМТе, а также екатеринбургским "Борисом Годуновым", линию, условно говоря, "народных драм" с уклоном в плоскость мистериально-историософскую (что, впрочем, не мешало плодовитому режиссеру параллельно делать и совсем иного плана, но не менее на свой лад интересные и успешные вещи - "Дон Жуан", "Медея", "Любовь к трем апельсинам").
Сценография Владимира Арефьева предлагает для "Снегурочки" обстановку, куда как далекую от благостного уютного псевдофольклорного "берендейского" мирка с конфетной обертки. Тут царит вечная мерзлота, но здешние первобытные языческие порядки определяются не до-, а пост-исторической, пост-апокалиптической антиутопией. Рудименты прежней, утраченной цивилизации налицо - из-под снега торчат (в разных актах) то верхушки башен ЛЭП с оборванными проводами, то оставшиеся незаметенными, но проржавевшие кабинки утонувшего во льдах "колеса обозрения"; резиденцией "царю" Берендею служит вмерзший в сугробы остов железнодорожного пассажирского вагона от некогда сошедшего с рельс поезда и при нем зеленеет единственный на всю тундру искусственный "оазис", крохотная теплица, обогреваемая, как и все вокруг (других источников тепла нет, "электричество кончилось") кострами в мятых жестяных бочках; а Весна на прощанье устраивает "банный день" в натопленной фанерной бытовке. Вагон, который не едет; колесо, которое не крутится - символы не только пространственные, но и "темпоральные", недвусмысленно обозначающие, что время в этих снегах остановилось, как циклическое природное, когда зима не сменяется весной и летом, так и линейное историческое, а значит, "берендейский" социум "застыл" в своем потенциальном развитии давно и надолго.
Остуда в людских сердцах привела к тому, что зима растянулась на полтора десятилетия, или наоборот, неотступный внешний холод выморозил внутренности берендеев - непонятно; что послужило причиной климатического коллапса, какова его подоплека - военная ("ядерная зима"?), техногенная, экологическая, социально-политическая - тоже неизвестно; но "счастливые берендеи", и это любопытный, очень важный момент спектакля, к холоду худо-бедно приспособились - без света и без тепла им, в общем-то, нормально, бегать по снегу в трусах и валенках не привыкать, и видимо, уже целое берендейское поколение выросло, для которого нет забавы веселее, чем закатать заживо соплеменника в снежный ком, чтоб одни тоги наружу торчали. Как вдруг откуда ни возьмись - Снегурочка. А и впрямь - откуда? Весна и Мороз заметно отличаются от берендейских "туземцев" - они не кутаются, но и, похоже, не мерзнут: туристы-ли экстремалы, ученые ли в экспедиции - всяко люди пришлые, неместные. И Снегурочка - "другая", не такая, как все; "дикарка" - характеристика героини дословная из текста либретто, но на сцене "дикари" - те, к кому она выходит из-под родительской опеки. Ольга Селиверстова поет Снегурочку великолепно, а в создании актерского образа вынуждена обходиться без дополнительных аксессуаров, ее Снегурочка - девушка, может, и "не от мира сего", но не волшебное существо, не сказочная героиня. Сказочного в истории, которую доносят режиссер и художник, мало - они и сами себе отдают отчет, и открытым текстом проговаривают, что подобных поселений, где обитатели обходятся без элементарных цивилизационных достижений на протяжении всей жизни, найдется немало, и необязательно за полярным кругом, а если угодно то и в пределах средней полосы - при всем явном символизме сценографической образности. Но отказываясь как от прямолинейной декоративности оформления, так и от приемов иронической стилизации "а ля рюс", авторы спектакля не пренебрегают мифопоэтическими, ритуальными, сакральными подтекстами сюжета, а наоборот, приближаются к нему, на новом уровне стараются его постичь, осмыслить.
Между тем дирижер-постановщик Туган Сохиев верен себе и своей фирменной, что называется "французской" манере - аккуратной, вдумчивой, изысканной, но как будто мало соответствующей ожиданиям от Римского-Корсакова. В том немало плюсов - никакой "клюквы", хрестоматийная (лично за себя могу сказать - нелюбимая и надоевшая еще в музыкальной школе) музыка оперы в исполнении оркестра Большого под управлением Сохиева звучит непривычно, порой открываясь неожиданными деталями; однако в целом, как мне кажется, скорее отдельно от режиссерско-сценографического решения, нежели в гармонии с ним: залакированная оркестровая гладкопись превращает ее в подобие сувенирной "палехской" шкатулки - а драма на сцене разыгрывается нешуточная, жесткая. При этом солисты вызывают восторг. Ольгу Селиверстову благодаря партии Снегурочки я для себя просто открыл. Но и Агунда Кулаева, которую очень люблю и много слышал и в спектаклях (Большого, "Новой Оперы"), и в концертах, восхитительна в партии Весны. Как никогда хорош Эльчин Азизов-Мизгирь, абсолютно органична и вокально безупречна Александра Кадурина в роли Леля, прекрасна Анна Нечаева-Купава. Богдан Волков на протяжении всего сезона поражает разнообразием ролей - Берендея в "Снегурочке" он спел после Мышкина в "Идиоте", и опять прорыв, хотя визуально образ не слишком выигрышный для восходящей звезды: царь у берендеев вышел... кривой - буквально, слепой на один глаз, с черной повязкой через лицо. С другой стороны - вероятно, именно выбор на Берендея исполнителя молодого и вообще ставка на молодежь, обладателей свежих голосов и хорошей физической формы, в "Снегурочке" имеет не только организационный, технический (спектакль не статичный, артисты в процессе пения активно двигаются, и не по плоской сцене только, а мизансценически осваивают и сконструированные художником "объекты"), но и содержательный аспект, коль скоро речь идет ни много ни мало о преодолении последствий глобальной катастрофы через, как емко сформулировал Александр Титель, "любовь и труд, в том числе труд души".
Правда, развязка снежной мистерии с достижением через жертвы своего рода "соглашения по климату" выглядит неоднозначно. Двусмысленность "оптимистической трагедии" заложена уже и в исходной пьесе, и в либретто оперы - "Снегурочки печальная кончина и страшная погибель Мизгиря печалить нас не могут", конечно, но так или иначе порадоваться за главных героев не придется. Однако в версии Тителя-Арефьева и финальная "слава Солнцу" не производит впечатления окончательного торжества добра, света и свободы. Наголо обритые, полуголые в "бандаже" скоморохи, чья пляска на праздники Ярилы посреди бетонных блоков с торчащими из них остатками арматуры больше напоминала коллективный эпилептический припадок, в "славильном" хоре своей конвульсивной пластикой задают "тон" очевидно поперек предписанного композитором мажора (хореография Ларисы Александровой); в лучах мощных прожекторов, вывезенных берендеями из-за кулис под "а мы просо сеяли, сеяли-а мы просо вытопчем, вытопчем", погибшая среди праздничной толпы героиня не "растаяла" и не исчезла без следа - тело как улика вот оно, на виду у всех; спешно скидывающие с себя вслед за платками и пледами уже и только что не исподнее "берендеи" словно обезумели от нежданного - а желанного ли? - "тепла". Не знаю, возможно режиссер и счастлив вместе с персонажами - на меня же этот апофеоз навел даже не тоску, а прям-таки ужас, и напомнил развязку моего любимого тителевского спектакля, "Хованщины", где вот тоже герои устремляются добровольно к огню из самых, как им думается, возвышенных, священных побуждений.
