Номер ссылки| 2008100925
Тема| Музыка, Персоналии Шостакович Д.
Авторы| Шендерова А
Заголовок| "Любой нормальный человек -- еврей
Где опубликовано| Коммеранст Власть
Дата публикации| 200810
Ссылка|
http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1035267&NodesID=8Аннотация|
Одним из главных событий фестиваля "Территория" стала премьера спектакля Дмитрия Крымова. Он называется "Opus N7 в двух частях: 1. Родословная. 2. Шостакович". Перед премьерой корреспондент "Власти" Алла Шендерова поинтересовалась у режиссера, что скрывается за столь длинным названием.
<...>
— "Родословная" — реквием по жертвам холокоста. А в "Шостаковиче" тоталитарная власть играет с художником в кошки-мышки. Почему вы объединили их в один спектакль?
— Когда я приглашал на премьеру Ирину Антоновну Шостакович, она спросила, о чем "Родословная". Я ответил: про евреев. Она говорит: "Ну да, Шостакович всегда сочувствовал гонимым".
— А как вы обычно начинаете репетировать — у вас есть нечто вроде сценария?
— Готового сценария нет, есть тема или темы, которые можно попробовать соединить. Раньше, когда мы начинали "Недосказки" или "Донкий Хот", у нас вообще не было никакого плана — двигались наобум, бывало, начинали форсировать Одер, а переплывали Енисей... "Родословную" мы с ребятами хотели делать еще до "Демона". "Шостакович" — тоже моя давняя идея, но как-то все это не оформлялось, пока однажды два листочка с этими темами не попались мне на глаза одновременно. Тут я понял, что могу сделать спектакль.
— В спектакле есть эпизод, когда трехметровая Родина-мать гоняется за Шостаковичем с пистолетом. Но ведь так же точно много лет подряд она держала на прицеле Ахматову, Зощенко, Пастернака.
— Вы правы, все они достойны отдельного спектакля. Но Шостакович мне ближе. Во-первых, мне дико нравится его музыка. Могу сказать, что для моего отца (Анатолия Эфроса.— "Власть") было несколько святых имен, Шостакович — среди них. Во-вторых, мне ужасно нравится его образ — образ человека, который спрятался за роль шута. После первого сталинского погрома, скандала с "Леди Макбет Мценского уезда", случившегося в 1936 году, он принял на себя какую-то роль — так насекомое в минуту опасности делает вид, что оно сучок. На самом деле этот "сучок" писал музыку о дереве, его корнях, подземной жизни... При этом с виду Шостакович оставался таким гладеньким, лощеным, послушным попрыгунчиком. В спектакле все это передает актриса Аня Синякина: надевает очки, фрачок и становится похожа на маленького, стройного кузнечика — тут-то эта большая "тетя" и начинает в него палить...
— Она палит по групповому снимку, на котором Маяковский, Мейерхольд, Бабель, Михоэлс. Все они исчезают — остается один Шостакович.
— Мы хотели еще больше расширить это фото: там были бы и Зощенко, и русские крестьяне...
— А кто придумал эту ватную Родину-мать — вы или оформлявшая "Шостаковича" Мария Трегубова, ваша недавняя выпускница?
— Маша Трегубова и Вера Мартынова (она оформляла "Родословную") — два потрясающих художника. Я с ними общаюсь не как с бывшими студентами, а как с профессионалами. Не скажу вам, кто что придумал: это плод коллективного разума.
— Во время вашего спектакля понимаешь, что Седьмая симфония — не только про гитлеровское нашествие.
— Это подтверждают многие музыканты. Смотрите, как интересно: Шостакович закончил почти всю "Седьмую" еще до войны, причем она была написана чуть ли не на псалмы Давида. Представляете, какое нашествие под это подложено?! Потом началась война, он все переделал, и это получило такую фантастическую известность. Его жизнь вообще похожа на американские горки: то весь фронт долбит немцев, чтобы они два часа молчали, пока наши транслируют Седьмую симфонию, что послужило знаком для открытия второго фронта,— это один полюс. А второй — премьера "Леди Макбет". На спектакле были Сталин, Микоян, Молотов, но они его к себе не позвали, он ушел с нехорошим чувством — сел в поезд и отправился в командировку. Пошел утром в киоск за газетой. И когда развернул и прочел разгромную статью в "Правде", так и остался стоять возле киоска — все принимали его за пьяного. Или, скажем, он идет к трибуне каяться, еще не зная, что будет говорить, и какой-то человек услужливо подает ему листок: "Вы прочтите, Дмитрий Дмитриевич, там все написано"... Представляете, что это была за жизнь?! Я дважды был у него в квартире, заметил на столе канцелярские счеты. Первый раз хранительница архива объяснила мне, что они нужны для подсчета тактов в партитуре. Но когда я пришел туда с Ириной Анатольевной Шостакович, я снова спросил: "Это для подсчета тактов?" — "Нет, это он квартплату проверял". Вот на таких диких контрастах строилась эта личность.
<...>
