Из интервью Игоря Головатенко:– А кто вас привёл к Вдовину? Или это случай?– Фактически меня привела к нему Светлана Григорьевна Нестеренко. Я пришёл к ней прослушаться – она заведовала кафедрой сольного пения в Гнесинском колледже, где работала моя первая учительница Мария Викторовна Рядчикова, я у неё работал в классе концертмейстером. Там я познакомился со Светланой Григорьевной, а она уже познакомила меня с Дмитрием Юрьевичем. Вот такая сложная цепочка.
– Судя по результатам работы Вдовина с Молодёжной оперной программой Большого театра, его педагогическая метода весьма эффективна.– Думаю, что практически всё, что умею, я получил от него. Тут надо разделять. Я для себя разделяю. Заслуга Марии Викторовны (она и сейчас работает в Гнесинке) в том, что она меня ввела в профессию. Мы начали заниматься, когда я уже заканчивал консерваторию. Даже не технологией, а просто был интерес ко всему этому, и к тому, что у меня есть голос, что его надо развивать. Ещё тогда прозвучала мысль: зачем закапывать в землю талант, если он есть? Если есть голос, то почему бы не попробовать? Тогда ещё и речи не было о том, что я оставлю дирижирование, хотя на тот момент я как дирижёр не был профессионально востребован. У меня не было работы – и это, конечно, тоже сыграло определённую роль.
– Кто вас обучал азам профессии вокалиста?– Все технологические вещи, практически вся вокальная техника – это вдовинское. Всё это мы делали очень долго.
– Сколько вам было лет, когда начали заниматься вокалом?– 25 лет. Это уже на момент прихода к Вдовину.
...
– Расскажите о работе с Дмитрием Вдовиным.– Это было потрясающе. Я помню, как пришёл к нему в первый раз, спел, по-моему, сцену смерти Родриго из «Дона Карлоса» Верди. С тех пор мы начали заниматься. Произошло очень много интересного.
Педагог он крайне требовательный, и без этого главного качества не было бы ничего. Даже на уроке он всегда стремится достичь максимального результата. Не то, чтобы все пели громче и громче. Если он слышит какие-то ошибки – чтобы они были максимально исправлены. Если человек что-то не то делает, то цель урока – эту ошибку исправить.
Уникальность его слуха в том, что он слышит в голосе то неправильное, что через несколько лет может разрушить голос. Но для непосвящённого это буквально неразличимые миллиметры.
– Он жёстко ведёт урок – или наоборот, как-то мягко?– Я бы не сказал, что прямо жёстко, но требовательно. По-разному. Единственное, чего он не переносит, — лени, невнимания и невыученного текста. Для меня главное – что он в первую очередь музыкант. Он исходит из сути музыки. Если есть какая-то фраза, которую нужно спеть именно так, то он будет этого добиваться. Добиваться каких то конкретных музыкантских действий. Для него вокальная техника важна не как самоцель, а как средство того, чтобы выражать музыкальную мысль. Это самое главное, к чему стремишься на его уроках.
– Как он работал с вами над дикцией? Такая дикция, как у вас, – редкий случай. У вас трепетное отношение к слову.– Это тоже от него. Он всё время нам повторял и повторяет, что необходимо учить языки, и для того, чтобы общаться, и, в первую очередь, для того, чтобы петь на этих языках и понимать, что поёшь. Очень интересно наблюдать, когда приходят новые студенты, – я же у него в классе год или полтора работал концертмейстером; официально моя трудовая книжка лежала в Академии хорового искусства. Мы параллельно занимались, и я работал.
Это был очень интересный процесс, потому что я целый день сидел, играл, приходили разные люди – и вот, например, приходит человек, который не знает, о чём ария. Или не знает перевода. Это сразу слышно. Человек может послушать запись и спеть что-то копируя, но он никогда не сможет наполнить музыкальную фразу смыслом, если он не знает, о чём поёт.
Были забавные случаи. Если разучивается новое произведение, Дмитрий Юрьевич всегда требует, чтобы оно было дословно переведено, чтобы ты мог пересказать, о чём это. Важно знать не только перевод, но в целом контекст. Если это ария, то в каком месте оперы она находится, кто к кому обращается. Эта работа, несмотря на её рутинность, необходима в учебном процессе. А дикция очень важна на любом языке. Есть нюансы произношения в итальянском, французском языках…
– Для певца три языка главные: итальянский, немецкий и французский.– В принципе да. Ещё и русский, конечно. Несмотря на то, что он родной, в нём тоже есть нюансы. Например, двойные согласные, которых в нашем языке очень много, но которыми почему-то манкируют, и от этого страдает текст. Невозможно представить романсы Чайковского с плохой дикцией. Это будет ужасно!
Самое главное, что я должен сказать про педагогический образ Вдовина, – что у него всегда комплексный индивидуальный подход. Он настолько потрясающе слышит сам голос и его индивидуальность, что у него никогда нет «общего» подхода. К каждому студенту, к каждому голосу он всегда выбирает тот единственный принцип, который принадлежит именно этому голосу, именно этому человеку. Для него это очень важно. Он всегда слышит в комплексе. Нет такого, чтобы он занимался только дикцией или только техникой. Если речь идёт о технике – как спеть ту или иную верхнюю ноту, то это всегда привязано ко всей музыкальной фразе в контексте. Это, мне кажется, самый потрясающий момент.
http://www.classicalmusicnews.ru/interview/igor-golovatenko-v-opere-samyie-glavnyie-te-kto-poyot-vsyo-taki-lyudi-prihodyat-v-operu-poslushat-pevtsov/
