Форма и содержаниеhttp://topos.ru/article/6790Дмитрий Курляндский
– Правильно ли я понимаю, что во время сочинения вы выступаете в роли медиума?
– Ровно в той мере, в которой каждый человек является медиумом. Сочинение для меня похоже на процесс вглядывания в темноту. По мере того, как глаза привыкают к темноте – в пространстве проявляются очертания наполняющих его предметов.
Мы наделяем эти предметы, явления и объекты характеристиками, позволяющими уложить видимое в приемлемую, удобную нам систему. В подобных условиях каждый воспринимающий выстраивает свой мир с нуля и эти новоявленные миры будут отличаться в зависимости от индивидуальных особенностей, опыта, предпочтений и ожиданий каждого отдельного человека.
Но я не рассчитываю, что тот, кто сталкивается с моим творчеством, сможет увидеть точно то, что вижу я. Поэтому я скорее создаю для слушателя ситуацию, в которой предлагаю самостоятельно выстроить свой мир. То есть речь не о передаче конечного результата из рук в руки, а о процессе, в результате которого каждый приходит к чему-то своему.
– Вы говорите о некоем коммуникативном аттракционе, когда форма важнее содержания?
– Я не знаю, что важнее – форма, или содержание – и вообще не уверен, что в искусстве эти понятия разделимы...
Формы бесконечно разнообразны – содержание всегда одно (скорее всего – единственное доступное для нас: мы сами). Произведение искусства – это акт насильственного наделения содержания формой.
Насильственного – потому что содержание по большому счету в форме не нуждается. Содержание существует и до формы и вне ее. Его не постигают – о нем догадываются.
В конечном итоге, форма произведения – это как раз способ указать на то, что есть вне ее (тогда и появляются мурашки). Мне не хочется вести слушателя за собой: сейчас вам будет весело, теперь – немножко грустно, в точке золотого сечения вы испытаете катарсис, потом несколько минут размышлений о пройденном – и, наконец, просветленными и очищенными, можно идти домой есть макароны.
Схема культурного all inclusive. Наоборот, мне хочется предоставить слушателю шанс побыть наедине с собой. Получается, или нет – уже не мне судить.
– Дмитрий, хотел бы с вами поспорить: на меня в свое время сильное впечатление произвела фраза Мераба Мамардашвили о том, что форма мысли есть и её смысл тоже. В театральном институте есть упражнение на произнесение одной и той же фразы разными интонациями, меняющими ее смысл. Разве для сочинения музыки не принципиально единство формы и содержания?
– Я не вижу здесь особого противоречия с моей установкой. Мамардашвили называл форму «машиной познания», которая порождает содержание. Музыка – это одна из таких форм/машин. При этом он указывает и на некое обобщенное содержание, которое становится нам доступным только в акте экземплификации (об этом я тоже говорил – мы натягиваем слышимое на собственные предпочтения, ожидания, стереотипы и если нам начинает жать и натирать – выбрасываем в мусор). Вот об этом обобщенном содержании до экземплификации я и говорю. А формы – замочные скважины, в которые мы подглядываем за содержанием. Если кто-то принимает доступное его зрению содержание за конечное, истинное – он глубоко ошибается.
В связи с этим мне кажется, что чем больше форма препятствует экземплификации – тем больше шансов ощутить близость содержания.
Что касается театрального упражнения – обобщенное содержание предполагает многосмысленность. Боюсь давать определения, но смыслом я бы назвал как раз доступное нам, уже экземплифицированное содержание. А что касается единства формы и содержания: форма – путь к содержанию – в этом их единство. Но ближе всего к содержанию можно подойти только попытавшись раствориться в нём. Говорят, на Тибете это делать удобнее всего...
– Кстати, про Тибет. Современный музыкальный авангард интересен ведь еще и тем, что базируется не только на европейской музыкальной традиции, но и экспроприирует менее привычные формы, ну, например, восточной медитации. Всеядность идёт ему на пользу?
– Искусство – форма познания, которому внеположена трансцендентальность. Поэтому речь здесь не о всеядности – восточные методы познания проникли в искусство и в музыку не раньше, чем в другие формы – философию или психоанализ. Это глобальные процессы.
– Дим, ничего не понял (значит, читателям будет ещё более непонятно), требуются пояснения. Как внеположенность трансцендентальности, прости Господи, связана с глобальными процессами. Объясните мне, как ребёнку, на пальцах…
– Пардон, про внеположенность это я перебрал – я сначала хотел иначе сформулировать ответ, запутался, переделал, а внеположенность оставил. Может, просто: Речь не о всеядности – восточные методы познания проникли в искусство и в музыку не раньше, чем в другие формы – философию или психоанализ. Это глобальные процессы.
– Будем думать, что это был тест на внимание… Знаете, мне все чаще кажется, что современная музыка отличается от музыки «классической», что больше «не думает» «мелодиями», но «темами» и «лейтмотивами».
– Современная музыка разная – все-таки, есть еще композиторы, которые мыслят и мелодиями. Но история профессиональной, авторской музыки действительно прошла путь (пишу в самых общих чертах!) от грегорианики, где музыка была практически подстрочником к тексту и структурировалась им; потом она по инерции продолжала быть подстрочником уже к «воображаемому тексту» – отделившись от слова, она продолжала подчиняться текстовому структурированию; далее, развернутые тексты (мелодические фразы и предложения) сменились более сжатыми информационными ячейками – сначала лейтмотивами, а потом и вовсе отдельно взятыми точками-звуками, которые, по сути, являются осколками текста.
В то же время в самостоятельную единицу выделился тембр – продолжая образную цепочку – буква (знак) сменилась фонемой. А фонема – это не только сам результирующий звук (со своим спектром), но и физиология его воспроизведения. Междометие «о!» – буква/знак «о» – звук
- – и губы, собранные в кружочек, округлая, как при зевке, гортань и вибрация голосовых связок – это путь, который прошла музыка за последние 12 веков. Пожалуй, похоже на эффект приближения, как в фотоаппарате. Но при этом каждый из этих этапов присутствует и сегодня. Я, по всей видимости, отношусь к последнему. И каждый из этих типов можно, в свою очередь, заставить работать в разных типах изложения – от последовательного, нарративного – до статичного, или механистичного.
Архивисты и новаторы– Важное замечание: музыка сегодня разная, то есть, это какие-то совершенно непересекающиеся вселенные, в каждой из которых говорят на своём собственном языке и им не сойтись никогда. Развязавшиеся языки настолько разные, что современная авторская музыка – самое что ни на есть точное воплощение истории про Вавилонскую башню. Раньше ведь такого не было – композиторы писали по-разному, но в пределах одной Ойкумены, а сейчас – композитор композитору марсианин…
– А как же Бах и его дети? Вагнер и Брамс? Чайковский и кучкисты?
– Все они обитали в пределах одной конвенции, разве не так?
– Это мы их так обобщили из сегодня, для удобства. «Гибель богов» и Венгерские танцы, фольклоризмы и романтический излом – это такие же взаимоотталкивающие (как будто бы) явления, как Штокхаузен и Стив Райх.
На самом деле, они каждый по-своему ломали конвенции своего времени и в истории сложатся в общую, логичную картину. А суть этой ломки конвенций всегда одна: музыка – это не то, к чему мы привыкли и с чем уже смирились – музыка всегда другая.
– Композитор Курляндский доигрался до музыки, состоящей из пауз и до музыки, которую практически беззвучно выдыхают из духовых… Это напоминает мне методику художников, работающих со своим телом – каждая новая акция сужает им пространство маневра. Они уже и какали и трахались и тошнило их и рвало, члены себе отрезали, тело меняли, самоубийство устраивали. Даже страшно представить, чем всё это может закончиться.
– Я уже писал, что к искусству мне более подходящей кажется теория катастроф. Я не занимаюсь поисками нового – я просто не верю в новое, но я верю в другость. До пауз и выдохов уже доигрывались многие – но каждый по-своему, неповторимо и узнаваемо индивидуально. Страшно представить, что это всё может закончиться (на самом деле – не может), а чем продолжится – интересно!
– Музыка ХХ века – вся почти о неуюте и дискомфорте, гармония и целостность более невозможны, вот музыканты и представляют осколки однажды разбитого зеркала, так, может быть, имеет смысл, просто вспомнить о гармонии или, хотя бы, поверить в её возможность?
– На этот вопрос мне сложно ответить – мой опыт восприятия иной. Я не испытываю дискомфорта, или каких-либо негативных эмоций, слушая Лахенманна, или других композиторов, которых я уже упоминал...
Неуют и дискомфорт – не оппозиции гармонии и целостности, иначе можно вообразить, что уют и комфорт – их синонимы. Это типичный рекламный трюк: прокладки с крылышками – гармония и целостность. Гармония и целостность – категории из той же плоскости, что и содержание, о котором мы уже много говорили.
– Но разве самые великие сочинители ХХ века, от Стравинского до Шнитке, от Шёнберга до Гласса, чем дальше тем страшней забредали в дебри горячечного бреда. Радости мало. «Ода к радости» кажется невозможной. Даже религиозная музыка (Мессиан, Пярт) особого оптимизма не производит. Оптимизм странно завязан на доступность, попсовость. Массовость. Кажется, оппозиция между эстрадой и серьезными поисками должно проходить именно тут…
– Все зависит от установки слушателя – если единственный раздражитель радости для него мажорное трезвучие – то ему следует купить какой-нибудь филармонический абонемент «незабываемые встречи с прекрасным» и успокоиться.
Есть же и другие радости – радость открытия, радость узнавания, или радость неузнавания, радость причастности – их много и они не зависят от динамики звучания и плотности фактуры. А оппозиция между попсой и серьезными поисками совсем в другом. Попса – явление направленное на определенные возрастные категории и на удовлетворение конкретных физиологических потребностей организма – из нее вырастают, как из штанов.
– Снова не могу с вами согласиться. Некоторые в попсе живут до самой старости, до последнего дня своего. И невозможно заставить их слушать «серьезные» (ну, или, если по-другому сказать, «живую музыку») сочинения. Я по своим близким знаю: вот нет у них такой потребности, не сформирована. И я даже не знаю, что нужно предпринять, чтобы вывести их на новый уровень осмысления себя и действительности, чтобы заставить их слушать что-то стоящее…
– Но это не отменяет механизмов воздействия попсы. Желание слушать должно формироваться в детстве и юности, но это вопрос образования, доступа к информации.
Этим должны заниматься специальные институции, заинтересованные в современной музыке. На западе такие институции есть и они понимают, что их задача не только заплатить композитору, музыкантам и залам, но и воспитывать аудиторию, причем с детства. Иначе надобность в этих институциях отпадет сама собой.
Тут вступают уже не эстетические интересы, а чисто рыночные механизмы институциональной самозащиты. В СМИ идет активная пропаганда попсы и если ей ничего не противопоставлять все другие виды музыкального бытования просто исчезнут.
В Европе многие коллективы получают мощную государственную и муниципальную поддержку «в обмен» на то, что эти коллективы ведут просветительскую деятельность в школах и училищах.
Коллективы «приписываются» к учебным заведениям, получают там репетиционную базу и проводят концерты, лекции, образовательные программы.
И не только в Европе. Совсем недавно мне написала учительница музыки в младших классах из Аргентины. Она показывала своим ученикам короткие современные сочинения, которые сама нашла в интернете (она интересуется современной музыкой).
Детям больше всего понравилась моя «Поверхность» – одноминутная пьеса для фортепиано. Она попросила учеников нарисовать свои впечатления и обещала прислать сканированные рисунки. Вот реальный пример удачной попытки приобщения детей к современной музыке.
– Вы заикнулись о механизмах воздействия попсы. Каковы они с профессиональной композиторской точки зрения?
– Попса доступна – она буквально везде. Ее не надо искать – она сама придет к тебе – из телевизора, из радио, с улицы. Только расслабься – и жди. Она – заменитель времени. Вставил в уши – и порядок, время потечет незаметно: десять песен – и ты уже на работе. Расслабься.
Попса – это богатство выбора. Вам нравятся блондинки – пожалуйста, грудастые – вот вам. Единственное напряжение, которое от вас потребуется – размерчик подобрать, чтоб не терло.
Дальше попса сделает за вас все – она подскажет где смеяться, а где – плакать, где молчать, а где – мычать: «а теперь все вместе!». Только расслабься. Она заполнит тягостные косноязычные паузы первого свидания. Она осчастливит потерявшую связь с реальностью фанатку Билана: «Дима, войди в меня!» – и какой-нибудь прыщавый Петя, случайно оказавшийся рядом, входит – и все, что от него требуется – не сбиться с ритма. И, конечно, расслабиться.
Попса заменяет людям их третье измерение, духовное напряжение, приятно стимулирует мышцы органов внутренней секреции. Какое тут духовное напряжение, если я вот-вот кончу!
Попса не позволяет задавать вопросы. Она – силиконовый ответ на извечное «что делать?» – я все сделаю сама, главное – расслабься. А то ничего не получится.
А еще – это индустрия с тысячами рабочих мест. И наша попса имеет те же проблемы, что и любое другое наше производство. Она – как наши машины. По принципу «сойдет для сельской местности». Но с машинами просто – работает / не работает, удобно / не удобно. В итоге – «бумер» безоговорочно выигрывает у «запора».
С попсой – сложнее. Майкл Джексон – это целая бригада аранжировщиков, композиторов, звукорежиссеров. Это машина, в производство которой вложены огромные деньги. Механизмы запуска наших звезд – как на конвейере Запорожского автозавода.
Но в СМИ на одном развороте соседствует реклама последнего BMW и интервью с солисткой группы «Ацтой». В связи с этим, часты курьезы – едет дорогущий BMW, а из него грохочет музыка, достойная «запорожца» (как качественной категории).
– Мне кажется, самая большая проблема, связанная с попсой заключается даже не в её доступности, но в её повсеместности. Она радикально меняет звуковой ландшафт нашей жизни, никогда не оставляя человека в тишине. Кажется, ваша музыка, много работающая с паузами и умолчаниями, организует ожоги молчания именно этим и противостоя неглубокому и плоскому электронному звучанию…
– Дима, почему людям так необходимы образы? И в то же время, желательно, что бы кто-то им эти образы подсказал, выявил? Почему, не найдя собственной образной надстройки люди начинают раздражаться? Это так работает неуверенность? Боязнь ошибиться? Показаться некомпетентным?
– Ну это же почти риторический вопрос, Дим, мозгу же нужно за что-то цепляться. Спотыкаться, очень немногие воспринимают абстрактную живопись без каких бы то ни было привязок к фигуративности. Это же именно внутреннее содержание и привычка к самостоятельности суждений заставляет людей постоянно усложнять задания для органов чувств и методов собственного восприятия. Большинство привыкло двигаться вслед за подсказками, ибо если нет никакого внутреннего содержания и развитой культуры внутренний жизни, то откуда брать образы для расшифровки. И, что ещё более важно – откуда брать сам метод слушанья?
Между тем, сила музыки как раз в том и заключается, что она предельно абстрактна и каждый пересоздает ее в своем роде. Сто человек слушают сто параллельно звучащих музык. Именно этим она нам и интересна, так как наиболее пересоздаваема, подчиняема нашей субъективной воле. Собственно, именно поэтому интеллектуалы столь настойчиво ходят в оперу и концертные залы…
– Но ведь для веры в Бога, например, человеку не требуется представлять себе Его лицо. Человек общается не с конкретным нарисованным на иконе ликом... Мы сейчас уйдем в область, о которой лучше молчать, а не говорить. И мне кажется вполне логичным, что разговор вырулил именно сюда. Природа музыки, безусловно, сакральна. Только эта сакральность внеконфессионная. Музыка – один из путей к пределу, за которым в ней больше нет необходимости.
– Хорошо, давай запретим себе употребление слова «музыка». Есть такой очень действенный риторический прием – отменить то или иное слово, явление. Предположим, что «музыка» – ухищрение маркетологов, всучивающих нам для многоразового употребления одноразовые вещи и нужно описать явление другими категориями. Звуковая философия. Звуковой дизайн, звучащий перформенс или что-то в этом духе. Как бы тогда вы определили свою деятельность?
– Наверное, искусство звука (или искусство, материалом которого является звук). Подобно тому, как литература – искусство слова.
